В ПОЕЗДЕ
Как-то в поезде я ехал,
было в нем пятнадцать окон:
справа — семь и слева — восемь, —
прямо выставка картин.
А дорога проходила
через лес и почему-то
справа были — лишь березы,
слева — ели и сосна.
Солнце било прямо в крышу,
и темно в вагоне было,
но зато деревья ярко
были все освещены.
И мои пятнадцать окон
все светились, как картины,
что висели аккуратно
в черных рамах на стене.
Справа были лишь березы,
слева — сосны лишь и ели,
слева был могучий Шишкин,
справа — только Левитан.
В два ряда они висели —
все отличные полотна.
Старикам пришлось изрядно
над картинами потеть.
Это были их шедевры,
первоклассные творенья,
и картин ни до ни после
лучше не было у них.
Слева был могучий Шишкин,
Левитан могучий — справа,
слева было ровно восемь,
справа было ровно семь.
Я подумал: хорошо бы
написать такую стенку —
иль березы, или сосны —
в самом деле хорошо!
1952
В ДОМЕ-МУЗЕЕ И.С. БАХА
(из туристского блокнота)
Прославлены и доблесть и геройство,
а я хочу воспеть благоустройство
средневековых маленьких земель,
все эти Эрфурты и Эйзенахи,
где так привольно расплодились Бахи
и где на пасху пела карусель.
В покоях, расположенных над хлевом,
от клавесинов пахло теплым хлебом,
который никогда не подгорал.
Помилуй, Господи! Ведь клавесины —
не просто сумма струн и древесины,
а если так, тогда и хлеб — хорал.
Наука хлеба и наука звука
переходили к правнукам от внука,
и если земли затевали спор
о первородстве, то не футболисты
решали этот спор, а органисты
и две земли, сошедшихся в собор.
Почетом и особыми правами
платили органисту, и дровами,
чтоб к службе не остыл среди зимы.
А он платил приходу сыновьями,
учеными своими соловьями,
весьма изрядно певшими псалмы.
Германия, Эйзенах
1957 (?)
***
Шел снег. Он падал и белел.
А комья черные чернели.
А человек на снег смотрел
и грустно думал:
— Неужели
опять зима, и зябкий вздрог,
и на лице снежинка, тая?
И чей-то чудился упрек,
и снисходительность чужая.
1951
***
Я помню - было, было, было,
взаправду - не во сне,
что счастье прямо в руки плыло,
не от меня - ко мне.
Но не дошло, проплыло мимо,
уплыло наобум…
Спеши на помощь, дисциплина,
верни мне ясный ум.
Но дисциплина в этом деле
бессильнее всего.
Ей не часы нужны - недели,
чтоб вникнуть в существо.
Она врачует постепенно
покоем, сменой мест,
трудом…
А тут нужна мгновенность,
тут нужен Красный Крест.
Не так ведь и страшна преграда,
и я бы мог ещё
опять воскреснуть, только надо
обнять твоё плечо.
***
От любви неразделённой
он не умер, нет.
В комнатушке захлaмлённой
он лежит, одет.
Рыжий и жестковолосый,
сумрачный с лица…
Но откуда эти слёзы,
слёзы без конца?
Столько влаги, столько соли -
льёт как из ведра…
И при этом нету боли,
нету ни черта.
Нету мрака, но и свету
нету - вышел весь…
Нету, нету, нету, нету -
вот и всё, чтo есть.
МОГИЛА АХМАТОВОЙ
Она опять устроилась прекрасно,
была себе старуха на уме,
и столько веток разных не напрасно
вторым холмом на земляном холме.
А крест некрашенный и деревянный,
и весь в подтеках, как апрельский пласт,
но сторож уверяет, что в р е м я н н ы й,
покуда грунт на глубину не сдаст.
Песок со снегом - сахар и корица,
и главная аллея, как просвет.
Явись на катафалке хоть царица,
сказали бы, что лучше места нет.
Казалось бы, и не имела власти,
но женское не подвело чутье.
Достоинство, присущее ей в счастьи,
и в бедах не покинуло ее.
***
Счастлив кто? Солдат на службе:
он отслужит год-другой, -
нет на свете счастья больше,
чем из армии домой.
Счастлив, кто из заключенья
возвращается домой:
всё на свете будет счастьем
по сравнению с тюрьмой.
Очень счастлив тот влюбленный,
чья подруга далека:
встретятся, так будут оба
счастливы наверняка.
И выходит, что со счастьем
близко все знакомы мы:
кто не пережил разлуки,
армии или тюрьмы?
***
Серые дни - без страдания,
Скучные, светлые дни.
Вежливость, знаки внимания,
шутки – зачем они?
Солнце и холод. На бритые
щеки садится пыль.
Есть ведь моря открытые,
дикий степной ковыль.
Есть ведь собачья усталость
И лошадиный сон.
Нас же достатком сковало,
как ни ничтожен он.
1947
***
Освобождают
милуют,
прощают
и мудрых старцев
и слепых котят.
Актируют,
судимости снимают…
Того гляди –
и нас освободят.
Вот-вот и нам
случайно уцелевшим,
не профильтрованным
сквозь Страшный суд,
ни за что и не про что
не сидевшим,
тоже может быть,
чего-нибудь дадут.
Дадут всего!
На все потрафят вкусы,
у всех нащупав
слабую струну;
дадут и колбасы,
и кукурузы –
дадут всего,
но только не страну.
1956
|
