ИРКУТСКУ
Не докричать – хотя бы домолчать…
Отныне нам и ласточка не сводня –
прощай, мой брат, ты волен убивать –
убей меня на Тихвинской сегодня:
ударь вподдых, швырни меня в фонтан –
пойдешь гулять и, в воробьином гвалте
гася свою тоску – пока не пьян,
узришь меня сквозь трещинку в асфальте…
Не домолчать – хотя бы докурить,
табачный дым не застит нам дороги…
Прости, мой друг, ты в силах хоронить –
я в силах умереть у синагоги –
шумну ступенькой, вышумнусь травой,
и ты, не медля, жизнь свою отладишь,
когда к Ерусалиму головой
я развернусь, приладив к сердцу кадиш…
Не докурить – хотя бы додышать
до двух берез четвертой остановки,
до… жизнь моя, ты мастер отпевать –
отпой меня на холмике Крестовки –
ссыпь в ладанку, держа меня в персти,
и, отлучив мой бренный дух от песни,
свой дух преведя, оповести
сестру и брата: двери мне отверсты…
***
Оставленные, брошенные мной
давным-давно Татьяна и Галина,
пришедшие из жизни неземной,
земную жизнь пройдя наполовину,
окликнули меня издалека,
и я иду, шатаясь и сутулясь,
в ту нелюбовь, в которую строка,
намаявшись на холоде, уткнулась…
И странно знать, что я не позабыл
ни слова, ни полслова, даже — знака,
и помню тех, которых не любил,
сильней, чем тех, из-за которых плакал…
***
Думать о том, что жизнь на исходе,
вернее верного на огороде,
в котором дедка держался за репку,
бабка за- дедку, кипрей - за сурепку,
пемза редиса - за всполох салата,
хрен белотелый - за выдох солдата,
тяпка - за грядку, ну и так дале.
Если мне выпадет на пьедестале
неба держаться, то лучше - лопатой,
в образе тяпки или мотыги.
это вернее, чем в облике книги.
***
Полугорсть толпы, полуперсть народа,
избирательный голос, электорат -
я вставал с утра по гудку завода,
обрывал свой сон по рожку менад.
Сочинитель гаек, шуруподатель,
укротитель возгласов, строчкогон,
я, скорей, точитель, чем избиратель,
и скорее голубь, чем гегемон:
принимает втулочка вид товарный,
осыпаются срифмочек карандаши.
О станок токарный, рожок янтарный -
двоеперстье бедной моей души -
над стерней, которая колос клонит,
над зерном, которое спит во рву,
над страной, которую то хоронят,
то поют, выкапывая к Рождеству.
***
Приходила бабушка — та, что русская:
попила из дедушкиного ковша,
а потом сидела, подсолнух лузгала...
И подсолнух хорош, и она хороша....
Приходила бабушка — что еврейская,
попросила: «Дедушке напиши,
что глаза повыцвели, душа потрескалась»...
Но душа хороша, и глаза хороши...
Мы вздохнули враз, вспоминая дедушек,
заревели, подумав, что для утех —
и второй, и первый — гостят у девушек,
но один — у этих, другой — у тех.
Так ревели споро мы — я да бабушки,
что земля набухла, и через час
отшумела пшеница, взошли оладушки
появились, брызгаясь и лучась,
ребятишки: у кошки, потом — у лошади,
а потом — у собачки, и я нашел,
что легко быть бабушкой, лучше — брошенной:
и тебе, и дедушке хорошо.
***
Оглядишься: тоска да забота...
Отмахнешься, и вспыхнет, свежа,
разноцветная спелость полета
пережившего юность стрижа;
вспомнишь Блока — столкнешься со сплином,
кликнешь Баха — и чуть не собьет
представлявшийся днесь муравьиным
соловьиный горячечный пот.
Выбьешь двери, отбросишь калитку,
и ударит из карих рябин
зримый реквием — нитка на нитку,
зрячий реквием — пытка на пытку —
переделкинских паутин...
***
…искать табак, бродить по коридору,
пытать собаку, где он может быть,
четвертого числа задернуть штору
и, может быть, к двадцатому открыть;
унизить спирт водою кипяченой
и, заплутав в подсчетах кораблей,
воспомнить друга, пьющего по черной,
а пишущего — прочих посветлей;
сыскать табак, по самую уздечку
забить им чашу — трубкой задымить:
сложить кольцо, завить его колечком,
помешкать и веревочкой завить…
ПОПЫТКА УТЕШЕНИЯя
В розовой тьме немоты Моисея,
у Аароновых уст
старый мичуринец юной Расеи
ладит ракитовый куст;
в алое горло Давидовой дудки,
полной Ионовых слез,
черные ангелы лагерной будки
тычут сережки берез...
Родина, родичи, посох и плаха —
по истечении бед
явится вам из Адамова праха
Авелев голос и свет.
***
Здравствуй, говорю, посошок —
мое дерево, мое крылечко,
мой поводырь
от сердца к сердцу,
от слова к слову…
Здравствуй, говорю, блудница,
моя сестренка во блуде,
моя ангелица;
здравствуй, говорю, великомученица,
моя сестра во печали...
Здравствуй, говорю, рукавичка,
мой теремок,
домик для серной спички,
которая, как учил ее Осип,
согреет…
***
Здравствуй, моя дорога
в крылышках и лесах:
листья в гостях у Бога,
птицы — в Его часах,
шепот и кукованье
облака и травы,
складное волхвованье
месяца и молвы.
Там, где темно, — сиянье;
там, где светло, — волхвы...
***
По Волге гулял на пароме,
умел боронить и косить...
Но было ли что-нибудь, кроме
желанья слова находить?
Неужто не спал до рассвета,
в глаза целовал лошадей,
затем, чтобы только поэтом
прослыть среди добрых людей?
ДЕНЬ
Все, сложенное за ночь, на столе
лучится инеем; в смирительных рубахах
Марс и Венера; дева — на земле,
солдатик — на посту;
ночные страхи
опять на кладбище: жестяная звезда
и холм всклокоченный — не далее ограды;
и верится, что мертвым никуда
не хочется и никуда не надо —
ни птица их не выкликнет, ни лист,
ни город не аукнет, ни поселок.
Лишь где-то, всем невидим, тракторист —
с заботой о грядущих новоселах,
перемоловши корочку дерна,
из глины выковыривает глыбы
и смачно матерится;
тишина
в могилку убегает, и Господь,
чтоб ей не испугаться, серебристо
высвечивает впившуюся в плоть
распавшуюся
горечь тракториста...
***
И был я зван детьми Ерусалима
на пальмовую ветвь, на вопль “Осанна!” —
чрез Лазаря, восставшего из гроба,
чрез Марфу, пеленавшую его…
Дитя Марии — голубя смиренней,
Давидов внук — железнее железа,
зерно зерна, я мертвого мертвее
для Лазаря, испробавшего смерть…
Прости мне, Лазарь, возвращенье к жизни,
которая с лица не изменилась,
покуда ты лица ее не видел,
и прислонись к распятью моему…
***
Чем я дале от неба,
тем ближе к нему — облаками
умирающих фабрик
усеян мой путь, то ли ангел,
то ли даже Архангел
шагает меж ними…
Мария,
отвори, отворяйся
вестям всеблагим, запирай их
на щеколду предсердья,
и, к чреву приладя, храни…
Чем я дале от дома,
тем ближе к нему — колыбели
раскачали мой путь,
из фабричных кружавчиков брызжет
молоко моих жен,
и мои разноцветные дети,
как флажками
пеленками машут мне:
Отче,
пощади…
А пощада стоит за углом…
Чем я дале от счастья,
тем слаще дыхание счастья —
с травным выдохом чашки,
с земным задыханьем солонки…
и ворчанье с гугуканьем,
и страницы предангельский шелест…
Жизнь сладка, говорю,
потому что она солона…
Чем я дале от вас,
говорю ребятишкам и женам,
чем вы ближе,
Архангелу молвлю и небу,
тем теснее во мне
вашим крылышкам,
вашим коленкам…
Разноцветной пеленкой,
веревочкой бельевою
завершаю свой путь
и счастье рифмую
с прищепкой…
***
"Из одра и сна воздвиг мя еси",
убей мое тело, а душу спаси,
прикрой меня светом, раскрой мне тетрадь,
и душу укрaди, и сердце растрать...
А я свое тело – на скользкий полок
из досок тоски на гвоздочках тревог,
а я свои очи – в пустой потолок,
а свои ночи – в тугой узелок... –
всю жизнь в узелок, всю родню в узелок...
Вот Бог, я скажу им, а вот вам порог,
тропа на земли и тропа в небеси...
Из одра и праха воздвиг мя еси...
***
Мотивчик бы сыскать, чтоб — жизни не смешнее
и чтобы — из нее и, в то же время — над;
чтоб книги не слышней, но ангела слышнее,
и чтобы — этот миг и этот листопад:
и Репин и Сезанн: и охряной, и алый;
и Книга Бытия, и Книга Перемен…
Славянская фита и иудейский алеф;
и запад, и восток: и когито, и дзен;
и без стиха Платон, и без него стрекозы,
но братец им Франциск, а родственничек — Даль…
О, Розановский бес с крапивкой от Спинозы,
О, Эпикуров дух, рассыпавший миндаль…
Кому из вас подпеть — кому из вас темнее
без песенки моей? объединившись с кем,
жить, книги не слышней и жизни не смешнее —
кому мотивчик мой, кому его повем?..
***
Андрею Чернову
Дерево, которое люблю,
одинокой птице уступлю,
песенку – усталому соседу,
перочинный ножик – кораблю...
Завтра я уйду или уеду,
послезавтра напишу: ну что ж,
я уехал, потеряйте нож,
взбейте море, птицу накормите,
отнесите дерево под дождь,
песенку от страха сберегите...
РОМАНС
Стылый вечер, мартовское крошево,
Хриплое дыханье аонид…
Спи, мой ангел — что-нибудь хорошее
Сретенка тебе да насулит.
Смятый вечер, даль не проутюжена,
Затерялись маковки во мгле…
Спи, мой ангел, горе обнаружено —
Завтра не бывать ему в Кремле…
Поздний вечер, пахнет разносолами,
Рюмочка то плачет, то поет…
Спи, мой ангел — что-нибудь веселое
Для тебя Хитровка наскребет.
Черный вечер, мартовское кружево,
Сновиденье матовое для,
Спи, мой ангел — счастье обнаружено
Далеко-далече от Кремля…
***
Я лодку оттолкну, и на весло —
со мною заодно — налягут разом
глухой Гомер, прищуренный Калло
и вверх ногами мыслящий Эразм:
плывём — живём; и не живём — плывём;
то птичка повстречает нас, то ослик;
плывём — поём; и не плывём — поём
(и перед смертью, и задолго после)...
уткнёмся в ад — свистулек наберём
да посвистим, и то-то будет посвист...
***
И ты меня переживешь,
мой ангел, а пока
переживи со мною дождь,
дорогу, облака,
сирень, которая цветет,
а завтра отцветет,
свирель, которая поет,
а завтра отпоет,
и смерть, которая придет
и к деду отведет…
Переживи меня, мой друг,
не покидай, мой друг,
ни первый луч,
ни дальний луг,
ни предвечерний звук…
Ты рядом, но уже сейчас
я говорю: любил, —
чтоб свет, которому без нас
и белый свет не мил,
светил тебе и в дальний час,
как час назад светил…
***
Только подумаю, что со мной сталось –
разом полынь на губах:
все, чем я мыслил себя, пораспалось
в урночках или в гробах…
Комья на крышках, звезды на крышах… –
Вот вам и весь матерьял
жизни, что трогал, правды, что слышал,
радости, что растерял...
|
